Неточные совпадения
Она живо вспомнила это мужественное, твердое лицо, это благородное спокойствие и светящуюся во всем доброту ко всем; вспомнила любовь к себе того, кого она любила, и ей опять стало радостно
на душе, и она с улыбкой счастия
легла на подушку.
— Я вам говорила, что он все хочет прыгнуть выше своей головы. Он — вообще… Что ему книга последняя скажет, то
на душе его сверху и
ляжет.
Он чувствовал, что и его здоровый организм не устоит, если продлятся еще месяцы этого напряжения ума, воли, нерв. Он понял, — что было чуждо ему доселе, — как тратятся силы в этих скрытых от глаз борьбах
души со страстью, как
ложатся на сердце неизлечимые раны без крови, но порождают стоны, как уходит и жизнь.
Его отношения к ней были гораздо проще: для него в Агафье Матвеевне, в ее вечно движущихся локтях, в заботливо останавливающихся
на всем глазах, в вечном хождении из шкафа в кухню, из кухни в кладовую, оттуда в погреб, во всезнании всех домашних и хозяйственных удобств воплощался идеал того необозримого, как океан, и ненарушимого покоя жизни, картина которого неизгладимо
легла на его
душу в детстве, под отеческой кровлей.
Ну, так вот этот осужденный
на квадриллион постоял, посмотрел и
лег поперек дороги: «Не хочу идти, из принципа не пойду!» Возьми
душу русского просвещенного атеиста и смешай с
душой пророка Ионы, будировавшего во чреве китове три дня и три ночи, — вот тебе характер этого улегшегося
на дороге мыслителя.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый гроб, в который
ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило
на душу уродливое его лицо.
Мы вернулись в Ровно; в гимназии давно шли уроки, но гимназическая жизнь отступила для меня
на второй план.
На первом было два мотива. Я был влюблен и отстаивал свою веру.
Ложась спать, в те промежуточные часы перед сном, которые прежде я отдавал буйному полету фантазии в страны рыцарей и казачества, теперь я вспоминал милые черты или продолжал гарнолужские споры, подыскивая аргументы в пользу бессмертия
души. Иисус Навит и формальная сторона религии незаметно теряли для меня прежнее значение…
Каждая новая местность имеет как бы собственную физиономию и откладывает в
душе какое-то общее, смутное, но свое собственное впечатление,
на которое
ложатся все подробности.
Было спокойно и в амбаре и у меня
на душе, но едва я тушил свечу и
ложился в постель, как слышались шорох, шёпот, стуки, плесканье, глубокие вздохи…
Он воротился смущенный, задумчивый; тяжелая загадка
ложилась ему
на душу, еще тяжелее, чем прежде. Мерещился и князь… Он до того забылся, что едва разглядел, как целая рогожинская толпа валила мимо его и даже затолкала его в дверях, наскоро выбираясь из квартиры вслед за Рогожиным. Все громко, в голос, толковали о чем-то. Сам Рогожин шел с Птицыным и настойчиво твердил о чем-то важном и, по-видимому, неотлагательном.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря
на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно
ложилось на детскую
душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив
на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
Ум и
душа стали чем-то полны, какое-то дело
легло на плечи, озабочивало меня, какое-то стремление овладело мной, хотя в действительности я ничем не занимался, никуда не стремился, не читал и не писал.
— Убил, ваше благородие, как
легли мы с ней спать, я и стал ее бранить, пошто она мне лошадь не подсобила отпрячь; она молчит; я ударил ее по щеке, она заплакала навзрыд. Это мне еще пуще досадней стало; я взял да стал ей ухо рвать; она вырвалась и убежала от меня
на двор, я нагнал ее, сшиб с ног и начал ее
душить.
Усталость кружила ей голову, а
на душе было странно спокойно и все в глазах освещалось мягким и ласковым светом, тихо и ровно наполнявшим грудь. Она уже знала это спокойствие, оно являлось к ней всегда после больших волнений и — раньше — немного тревожило ее, но теперь только расширяло
душу, укрепляя ее большим и сильным чувством. Она погасила лампу,
легла в холодную постель, съежилась под одеялом и быстро уснула крепким сном…
Придя к себе, Ромашов, как был, в пальто, не сняв даже шашки,
лег на кровать и долго лежал, не двигаясь, тупо и пристально глядя в потолок. У него болела голова и ломило спину, а в
душе была такая пустота, точно там никогда не рождалось ни мыслей, ни вспоминаний, ни чувств; не ощущалось даже ни раздражения, ни скуки, а просто лежало что-то большое, темное и равнодушное.
Как помещица, Вы всегда можете отпустить ко мне Аксюшу в Петербург, дав ей паспорт; а раз она здесь, супругу ее не удастся нас разлучить, или я его убью; но ежели и Вы, Катрин, не сжалитесь надо мною и не внемлете моей мольбе, то против Вас я не решусь ничего предпринять: достаточно и того, что я совершил в отношении Вас; но клянусь Вам всем святым для меня, что я от тоски и отчаяния себя убью, и тогда смерть моя безраздельно
ляжет на Ваше некогда любившее меня сердце; а мне хорошо известно, как тяжело носить в
душе подобные воспоминания: у меня до сих пор волос дыбом поднимается
на голове, когда я подумаю о смерти Людмилы; а потому, для Вашего собственного душевного спокойствия, Катрин, остерегитесь подводить меня к давно уже ожидаемой мною пропасти, и еще раз повторяю Вам, что я застрелюсь, если Вы не возвратите мне Аксюты».
Руслан
на мягкий мох
ложитсяПред умирающим огнем;
Он ищет позабыться сном,
Вздыхает, медленно вертится…
Напрасно! Витязь наконец:
«Не спится что-то, мой отец!
Что делать: болен я
душою,
И сон не в сон, как тошно жить.
Позволь мне сердце освежить
Твоей беседою святою.
Прости мне дерзостный вопрос.
Откройся: кто ты, благодатный,
Судьбы наперсник непонятный?
В пустыню кто тебя занес...
При жизни отца он много думал о городе и, обижаясь, что его не пускают
на улицу, представлял себе городскую жизнь полной каких-то тайных соблазнов и весёлых затей. И хотя отец внушил ему своё недоверчивое отношение к людям, но это чувство неглубоко
легло в
душу юноши и не ослабило его интереса к жизни города. Он ходил по улицам, зорко и дружественно наблюдая за всем, что ставила
на пути его окуровская жизнь.
В его присутствии Андрей Ефимыч
ложился обыкновенно
на диван лицом к стене и слушал, стиснув зубы;
на душу его пластами
ложилась накипь, и после каждого посещения друга он чувствовал, что накипь эта становится все выше и словно подходит к горлу.
Старику стало тяжело среди этих людей, они слишком внимательно смотрели за кусками хлеба, которые он совал кривою, темной лапой в свой беззубый рот; вскоре он понял, что лишний среди них; потемнела у него
душа, сердце сжалось печалью, еще глубже
легли морщины
на коже, высушенной солнцем, и заныли кости незнакомою болью; целые дни, с утра до вечера, он сидел
на камнях у двери хижины, старыми глазами глядя
на светлое море, где растаяла его жизнь,
на это синее, в блеске солнца, море, прекрасное, как сон.
Он
лёг спать не у себя в каморке, а в трактире, под столом,
на котором Терентий мыл посуду. Горбун уложил племянничка, а сам начал вытирать столы.
На стойке горела лампа, освещая бока пузатых чайников и бутылки в шкафу. В трактире было темно, в окна стучал мелкий дождь, толкался ветер… Терентий, похожий
на огромного ежа, двигал столами и вздыхал. Когда он подходил близко к лампе, от него
на пол
ложилась густая тень, — Илье казалось, что это ползёт
душа дедушки Еремея и шипит
на дядю...
Она тотчас
легла в постель.
На ресницах у нее блестели слезы, но выражение было счастливое, спала она крепко и сладко, и видно было, что в самом деле у нее легко
на душе и что она отдыхает. Давно-давно уже она не спала так!
— Продали, подарили ли, пес их ведает. Графских хоть всех голодом помори — ничего, а вот как смел его жеребенку корму не дать.
Ложись, говорит, и ну бузовать. Христианства нет. Скотину жалчей человека, креста, видно,
на нем нет, сам считал, варвар. Генерал так не парывал, всю спину исполосовал, видно христианской
души нет.
На душу Пётра поступок брата
лёг тенью, — в городе говорили об уходе Никиты в монастырь зло, нелестно для Артамоновых.
Глухо бьют по воде плицы колес пароходов, надсадно, волками воют матросы
на караване барж, где-то бьет молот по железу, заунывно тянется песня — тихонько тлеет чья-то
душа, — от песни
на сердце пеплом
ложится грусть.
Естественно, что каждый кусок хлеба, падавший
на мою долю,
ложился камнем
на душу мне.
Вечером, после катанья, когда
ложились спать, во дворе у Младших играли
на дорогой гармонике, и если была луна, то от звуков этих становилось
на душе тревожно и радостно, и Уклеево уже не казалось ямой.
Скучно стало мне, и от этой скуки пристрастился я к птичьей охоте. Уйду в лес, поставлю сеть, повешу чапки,
лягу на землю, посвистываю, думаю. В
душе — тихо, ничего тебе не надобно. Родится мысль, заденет сердце и падёт в неизвестное, точно камешек в озеро, пойдут круги в
душе — волнение о боге.
Слушаю и удивляюсь: всё это понятно мне и не только понятно, но кажется близким, верным. Как будто я и сам давно уже думал так, но — без слов, а теперь нашлись слова и стройно
ложатся предо мною, как ступени лестницы вдаль и вверх. Вспоминаю Ионины речи, оживают они для меня ярко и красочно. Но в то же время беспокойно и неловко мне, как будто стою
на рыхлой льдине реки весной. Дядя незаметно ушёл, мы вдвоём сидим, огня в комнате нет, ночь лунная, в
душе у меня тоже лунная мгла.
Верно он говорит: чужда мне была книга в то время. Привыкший к церковному писанию, светскую мысль понимал я с великим трудом, — живое слово давало мне больше, чем печатное. Те же мысли, которые я понимал из книг, —
ложились поверх
души и быстро исчезали, таяли в огне её. Не отвечали они
на главный мой вопрос: каким законам подчиняется бог, чего ради, создав по образу и подобию своему, унижает меня вопреки воле моей, коя есть его же воля?
— Вот что, — говорит, — видно, что вы очень расстроены
душой, и одному вам идти не советую. Вы
на первое слово ко мне зашли, этак-то можно туда попасть, что не выдерешься: здесь ведь город! Ночуйте-ка у меня, вот — постель,
ложитесь с богом! Коли даром неловко вам, заплатите Петровне, сколько не жаль. А коли я вам тяжела, скажите не стесняясь — я уйду…
— Сделайте одолжение, — сказал Хозаров, в
душе обрадованный такому намерению Ступицына, потому что тот, придя в таком виде домой, может в оправдание свое рассказать, что был у него, и таким образом поселить в семействе своем не весьма выгодное о нем мнение. Он предложил гостю
лечь на постель; тот сейчас же воспользовался предложением и скоро захрапел.
Да, кстати сказать, что этот господин полковник не то, что пан полковник: нет той важности, нет амбиции, гонору; ездит один
душою на паре лошадей, без конвою, без сурм и бубен; не только сиди, хоть
ложись при нем, он слова не скажет и даже терпеливо сносит, когда противоречат ему.
Души волненьем утомлен,
Опять
на землю князь
ложится...
На земле жилось нелегко, и поэтому я очень любил небо. Бывало, летом, ночами, я уходил в поле,
ложился на землю вверх лицом, и казалось мне, что от каждой звезды до меня — до сердца моего — спускается золотой луч, связанный множеством их со вселенной, я плаваю вместе с землей между звезд, как между струн огромной арфы, а тихий шум ночной жизни земли пел для меня песню о великом счастье жить. Эти благотворные часы слияния
души с миром чудесно очищали сердце от злых впечатлений будничного бытия.
Вот — река, ещё розоватая и золотая в лучах солнца. Вода, мутная от дождя, слабо отражает прибрежную зелень. Где-то близко плещется рыба; этот плеск да пение птиц — все звуки, нарушающие тишину утра. Если б не было сыро, можно бы
лечь на землю, здесь у реки, под навесом зелени, и лежать, пока
душа не успокоится.
Сколько грусти
ложилось тогда
на душу сиротки, сколько тайных, никому не известных страданий теснило ее, бедную!..
Мне
на душу не раз
Ложилось камнем темное то дело,
И думал я: «Что, если не достигну,
Чего хочу?
То
Король Батур с царем Иваном прались —
На души ж их пускай тот
ляжет спор!
Твоя печаль, поверь,
Почтенна для меня, и тяжело
Мне
на душу твое
ложится горе.
Петр Дмитрич разделся и
лег на свою постель. Он молча закурил папиросу и тоже стал следить за мухой. Взгляд его был суров и беспокоен. Молча минут пять Ольга Михайловна глядела
на его красивый профиль. Ей казалось почему-то, что если бы муж вдруг повернулся к ней лицом и сказал: «Оля, мне тяжело!», то она заплакала бы или засмеялась, и ей стало бы легко. Она думала, что ноги поют и всему ее телу неудобно оттого, что у нее напряжена
душа.
Обернулся я, встал в двери — странно мне. Согнувшись, она уже плещет водой и скользит по мокрому полу, сверкая белыми икрами. Смущённо отошёл прочь, и с того дня
легла она мне
на душу.
И
на душу ему
ложились тени.
Однажды утром Чарский чувствовал то благодатное расположение духа, когда мечтания явственно рисуются перед вами, и вы обретаете живые, неожиданные слова для воплощения видений ваших, когда стихи легко
ложатся под перо ваше, и звучн<ые> рифм<ы> бегут
на встречу стройной мысли. Чарский погружен был
душою в сладостное забвение… и свет, и мнения света, и его собственные причуды для него не существовали. — Он писал стихи.
Что ему книга последняя скажет,
То
на душе его сверху и
ляжет...
Бог нам дает много, а нам-то все мало,
Не можем мы, людие, ничем ся наполнить!
И
ляжем мы в гробы, прижмем руки к сердцу,
Души наши пойдут по делам своим,
Кости наши пойдут по земле
на предание,
Телеса наши пойдут червям
на съедение,
А богатство, гордость, слава куда пойдут?
И когда
лег в предбаннике
на разостланные кошмы, совсем умилился
душой, вспоминая гостеприимного игумна.
Вот
на колокольне Василия Великого вспыхнул пожаром красный бенгальский огонь и багровым заревом
лег на черную реку; И во всех концах горизонта начали зажигаться красные и голубые огни, и еще темнее стала великая ночь. А звуки все лились. Они падали с неба и поднимались со дна реки, бились, как испуганные голуби, о высокую черную насыпь и летели ввысь свободные, легкие, торжествующие. И Алексею Степановичу чудилось, что
душа его такой же звук, и было страшно, что не выдержит тело ее свободного полета.
Смеясь, подмигивая и грозя зеленому пятну пальцами, Варька подкрадывается к колыбели и наклоняется к ребенку.
Задушив его, она быстро
ложится на пол, смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как мертвая…
Мы должны, пока имеем тело, оставаться в жилище, приуготованном нам доброй сестрой
душой» (Enn. II, Lib. IX, cap. 18).], — от света, эманирующего из «Εν Плотина,
на землю
ложатся преимущественно тени.